troki | Ада Якушева. Одно интервью

О быте и стихах

Максим Кусургашев. Поначалу мы все писали, но это было гак, между прочим. У нас с Визбором есть несколько общих песен. Но Визбор, Ким, Ряшенцев с самого начала знали свою конечную цель. А меня сгубили бабы. Я ведь считал, что надо все женщине отдавать, серьезно к семье относился. Я в этом плане романтик, а они романтики в другом. Но это не значит, что кто-то хуже или лучше поступал.

Ада Якушева. А тут даже вывода нельзя сделать, у каждого личная жизнь складывалась по-своему. Откуда ты знаешь, кто, сколько и каким бабам отдавал?

М.К. И все-таки, если бы мы поступали иначе, у нас с тобой 11е было бы шестерых внуков и пятерых детей на двоих... За все надо платить. Ада тоже жертва этой тенденции: обзавелась детьми — перестала писать.

А.Я. А о чем писать? О ценах на продукты? О деньгах?

— У Вероники Долиной четверо детей, но пишет ведь!

А.Я. Она — профессионал. А я — нет. Она без этого не может, наверное, жить, а я могу. И не до этого, честно говоря. Мечтаю архивы разобрать: нам книжку об институте заказали. А быт очень опустошает. Хочется сделать так, чтобы было

вкусно, сытно и приятно. То магазин, то уборка, смотришь — уже ночь. Времени не остается, потому что то, что раньше мы делали быстрее, сейчас делаем медленнее в силу возраста. Так что песен не пишу. Тихонечко рифмую в свое удовольствие. Но, конечно, есть мечта написать пару лебединых песен. Тут главное — успеть. А то рухнешь, а песни нет.

— Но ведь уже столько написано!

А.Я. Написано, но уже мне не соответствует. Если я выйду вот в таком виде и спою примерно так: «Не уходи, ты мой дорогой, приходи ко мне», — меня не поймут. А поймут того, кто ушел, и правильно сделал. Надо соответствовать своему творчеству... Усталость появилась, а оптимизма осталось мало. Может быть, это связано с тем, что такая сложная ситуация вокруг и, куда ни выйдешь, везде наткнешься на что-то такое, что тебя загоняет в депрессию против воли. Трудновато стало. Но надо надеяться на лучшее. Недавно мне позвонил незнакомый мужчина и говорит: «Вы не могли бы прийти в частный дом и попеть за столом? Мы бы вам заплатили». Разве можно так? Это уж совсем неэтично. Я отказалась, а он говорит: «Наверное, у вас депрессуха». Я говорю: «Слушай, наверное, ты прав».

— А если совсем денег на жизнь не будет?

А.Я. Я тогда лучше пойду сигаретами торговать у метро.

— Как же вы, извините, живете?
А.Я.: Как видишь.

— Вижу, что, как и большинство «шестидесятников», не гоняющихся за материальными благами, живете скромно...

М.К. А что делать? Ужимаемся — раз. Во-вторых, туристское прошлое дает знать: у нас два маленьких домика: один в глуши Калужской, на берегу реки Угры, второй под Москвой.

А.Я. В одном дыра в стене, во втором веранда на себя дом тащила, пришлось ее снять. Но ничего, жить можно.

М.К. Картошку не сажаем. Ходим за грибами, ягодами вместе с внуками. Они скучать не дают.

Что называется любовью?

АЯ. В институте я начала вести дневник, который открывался такой мыслью, что и жизнь моя, и любовь моя, и все, что в жизни положено человеку, будет связано с этим необыкновенно прекрасным зданием на Пироговке. Так оно и вышло в дальнейшем, потому что мой первый супруг, Юра Визбор, оттуда. Мой второй супруг, Максим Кусургашев, оттуда же. Это чудо, что я еще кого-то там не ухватила!

— Но вы совсем не похожи на хищницу.

А.Я. Танька моя как-то сказала: «Моя мама, конечно, не Нефертити, но двух прекрасных мужиков в институте ухватила!» Так что это ее выражение. Я никого не пыталась ухватить. Наоборот, мне кажется, я тогда ни по каким параметрам, ни для легких отношений, ни для семейной жизни, ни для прочного союза не подходила. Ты как считаешь, Максим?

. М.К. После тридцати лет семейной жизни как я могу считать?

— А как жизнь свела вас двоих вместе?

М.К. Я вернулся из армии. Первым меня встретил в институте Ряшенцев, который тогда литобъединение вел. «Максим, — говорит, — там у нас такая девочка есть!.. Пойдем, познакомлю». А потом мы поехали в Переделкино к отчиму Володи Красновского — Дмитрию Еремину, лауреату Сталинской премии за роман «Гроза над Римом», секретарю парткома Союза писателей. Я приехал тогда с Эвелиной, своей первой женой. Ада — с Юрой Визбором. Пришел, помню, Лев Ошанин со своей женой, критикессой Еленой Успенской (она сильно пила и, в конце концов, выбросилась из окна). Был поэт Александр Яшин. Мы славно посидели, Ошанин читал свою поэму про невинно репрессированных... И была там Рита Горемыкина, секретарь комитета комсомола, которая потом вышла замуж за Юрия Дербинова, тогда аспиранта, который был редактором «Ленинца». И Визбор с Ритой убежал. Ада расстроилась, и я ее стал утешать. Давай, говорю, поедем на Волгу, куда я инструктором группы водил. Она говорит: «У меня педпрактика сейчас». «Да плюнь, — говорю, — на эту педпрактику». И мы на неделю уехали. Причем, путешествие было чисто платоническим! Ада была в подавленном настроении — ну как можно было этим воспользоваться? Конечно, когда мы вернулись в Москву, по институту пошли всякие разговоры... Но я вел себя порядочно, и Ада отнеслась ко мне с доверием.

А.Я. С этого и началась симпатия.

М.К. Потом Визбор собрался жениться и гадал, стоит это делать или нет. Я ему говорю: «Как тебе не стыдно? Дурак, где ты такую бабу найдешь?»

— А как же Рита Горемыкина?

М.К. 'По боку уже. Красивые-то они красивые, но должно быть какое-то родство душ... А потом у нас стали случаться катастрофы. Сначала Визбор убежал. Потом от меня жена ушла к Софронову, главному редактору «Огонька». Остались мы с Адой одни. Меня назначили заведующим отделом комсомольской жизни радиостанции «Юность». (Самое интересное, что я беспартийный был! И как начальство пропустило?) И однажды сказали: «Мы тебе в отдел дадим вот такого человека! Ты ее, может быть, знаешь, вы с ней в одном институте учились: Ада Якушева». И у нас продолжались товарищеские отношения. Между прочим, у меня в отделе работали тогда еще два наших выпускника: Борис Вахнюк и Альбина Кузнецова — оба из довлатовской театральной студии. Маленький филиал МГПИ получился!

А.Я. Кстати, тогда мы с Аллой Пугачевой близко познакомились.

М.К. Алку мы записывали на радиостанции «Юность», она была среди нас уже своим человеком, ездила с нами в Тюмень... Как-то собирались в подшефный совхоз, стали сколачивать бригаду, Алка тоже захотела поехать. И вдруг Ада приезжает.

А.Я.: Соседка по квартире мне сказала: «Что, так и будешь всю жизнь одна? Езжай тоже, хоть отдохнешь». Взяла мою Таньку к себе на воспитание, и я отправилась в эту деревню. Хорошая была поездка. Выступали с концертами в сельском клубе — кругом старушки, дети и собачки. Я пою первым голосом — Алла вторым подпевает, я пою вторым V- Алла подпевает первым. А голос у нее красивый, сильный, чистый, я и подумала: ну все, мне с моим голоском конец... Хорошая девка была, никакая не кривляка, не ломака, и подружка хорошая. Потом пути наши разошлись, но при случае Алла говорит про «Юность» очень хорошие слова, не забывает прежних друзей...

А потом мы с Максимом решили, что вдвоем легче будет жить и детей воспитывать. И как-то незаметно родили Максимку. Тут к нам приехал главный редактор радиостанции «Юность» Володя Фадеев и поразился, что мы так тесно живем: в комнате девятнадцать метров у нас стоял рояль «Беккер», который занимал большую часть комнаты, кухня четыре метра и шестеро жильцов (мы двое, Танька, Алешка, старший сын Максима, Максимка и няня). Нам, говорим, и так хорошо. Он тогда посоветовал взять свидетельство о браке и подавать документы на получение большей квартиры. А у нас нет никакого свидетельства, мы об этом как-то и не задумывались. И началась беготня по инстанциям...

— Вот сюжетец! Сначала Кусургашев свидетель на свадьбе Визбора, потом — наоборот, а невеста одна и та же!

М.К. Ну и что? Я и Таньку забирал из роддома, потому что Юрка был в командировке. Когда Адка ему сказала, что хочет за меня замуж выйти, Юрка принес две бутылки коньяка, мы сели втроем, хорошо так поговорили... Мы до конца жизни секретничали с Юркой, были в курсе всех дел друг друга. Нас очень трудно было раздружить. Что-то мы друг в друге не принимали, что-то на дух не переносили, но принципы были одни.

—Ада Адамовна, любвеобилие Визбора доставило вам много горьких минут. Вы простили его?

—Такого, чтобы мы встретились, и я сказала: «Ладно, Визбор, я все прощаю», — не было. Но время шло, много-много людей между нами вставало, и чисто коммуникативно мы были уже отодвинуты друг от друга. Однажды Визбор, уходя от одной своей женщины, приехал к нам в Софрино, где мы тогда отдыхали, и рассказал мне под большим секретом о своем решении. Я ему посоветовала не делать этого: останется, в конце концов, один, и, как у Чехова, некому будет подать тот самый стакан воды. Но он все-таки решил по-своему. А я при всей своей разговорчивости очень люблю хранить секреты. Даже в юности, когда мне рассказывали о своих романах, я никому ничего не передавала. Молодые все были, романы очень запутанные — ну и что? И вскоре забыла об этом разговоре. А потом проходит какое-то время, раздается звонок. Визбор: «Я у | вас внизу. Я вернулся». Я лихорадочно соображаю: куда вернулся? Ко мне? А у меня Максим и дети: Танька, Дашка, Максимка. И как-то я совсем не готова к его возвращению. Первое время я, может быть, надеялась и мечтала об этом, а теперь ситуация другая... «Встреть меня внизу», — Говорит Визбор. Я бегу вниз. Там стоит Визбор с двумя чемоданами. Мы сели в лифт, и он признался, что решил вернуться к той своей женщине. Мне стало полегче, потому что, честно говоря, я сильно перепугалась...

Когда он ушел от меня и потом менял свои привязанности, я первый раз подумала, что, может, это и к лучшему. Может, меня просто сверху пожалели. А то я так бы и была одна, а он периодически возвращался, чтобы опять уйти. Представляешь, какая мука? Можно сойти с ума! А когда с ним случилась беда и он умер, я второй раз подумала: господи, какое счастье, что мы давным-давно уже врозь, иначе пережить это было бы невозможно.

— Что он в вашей жизни значил?

— Очень многое. Я не так уж много и влюблялась, между нами говоря. Первая детская любовь — мальчик из пионерского лагеря с примечательной фамилией Женька Сталин. А в институте я обожала Визбора, но никогда и не мечтала соединить с ним свою судьбу. Наоборот, сидя в Ленинке, например, присматривалась к красивым, интеллигентным девичьим лицам и думала: вот эта девушка ему бы подошла. Влюблена была просто по-детски. А не так чтобы: «Мой, никому не отдам!» Я очень ревнивая, но в тот момент это была возвышенная такая влюбленность.

М.К. Визбор был человек импульсивный, очень эмоциональный. Вспомни, Ада, его письма: «Я тебя не стою ни грамма, я себя считаю ничтожным человеком», — примерно в таком духе. И все это совершенно искренне! Он никогда в жизни не играл. И к Адке очень хорошо относился. Хотя переживала она отчаянно...

А.Я. Институт, кстати, тоже руку приложил к такому пониманию, что любовь одна и на всю жизнь. И читали мы соответствующую литературу: 18-19 век, «Бедная Лиза», Тургенев. Все мои подруги по институту такие были. Хотелось верности и любви, вечности в этих отношениях. А когда из-под тебя выбивают стену, на которую опираешься, — конечно, это страшно. Наверное, и Визбор не до конца разобрался во всем. Таньке он сказал: «Если бы начать жизнь сначала, я бы начал ее с Адки». Значит, что-то осталось.

Беседу вела Н. Богатырева

1999

из книги Ады Якушевой "Песня - любовь моя".

("Локид - Пресс", Москва-2001)